ГРАНИ БУДУЩЕГО
ГЕННАДИЙ ХРОМУШИН,
доктор экономических наук, профессор
Теории, прогнозы и фантастика
Будущее... Какое оно? Мало кто из нас не задумывался об этом.
Огромные возможности, которые открыли перед людьми современная наука и техника, послужили исходной базой одной из популярнейших тем научной фантастики - человек и будущее общество. Эта фантастика, родившаяся в классовом, антагонистическом обществе, оказалась далеко не однозначной. Прогрессивные, гуманные идеи сплошь и рядом соседствуют в ней с реакционными, мрачными предсказаниями гибели мира и деградации человечества.
На пороге опустевшего города - мыслящие машины.
На одной из улиц они встречают "аборигена" - последнего оставшегося в живых человека Земли. Это эпизод из рассказа Б. Олдиса "Но кто же способен заменить человека?".
...Утро в доме. По комнатам деловито снуют автоматы.
Но людей в доме нет. Лишь на стене остался выжженный когда-то страшный отпечаток фигур мужчины, женщины и двоих детей, играющих в мяч. Такими своеобразными символами предупреждает человечество об угрозе термоядерной войны известный американский писатель-фантаст Р. Брэдбери в рассказе "Будет ласковый дождь". "От некоторых моих произведений, - заметил недавно в интервью итальянскому журналу "Панорама" Брэдбери, - складывается впечатление, что я настроен к технике враждебно. Это не так. У меня множество рассказов о технике. Одни написаны с целью предостеречь, другие чтобы заставить почувствовать прелесть жизни, облегченной машинами".
Как видим, позиции этих двух авторов весьма различны.
Б. Олдис видит будущее мрачным, а человека - уничтоженным машинной цивилизацией. Р. Брэдбери верит в силу человеческого разума и предупреждает против безумия, могущего обернуться катастрофой.
Тема наступления эры господства машин, порабощения и гибели человечества настойчиво повторяется в научно-фантастических произведениях буржуазных писателей. Они сознательно доводят до крайности тенденцию капиталистического использования техники и не представляют иных направлений развития, кроме тех, которые порождены капитализмом.
И как бы ни варьировалась этими писателями данная тема, ее социальный смысл остается общим и неизменным.
В рассказе "Акдроид" Г. Каттнер описал мир роботов. Человек неожиданно понимает, что вокруг него в облике служащих фирмы работают не люди, а роботы. Человек решает предупредить остальных людей об опасности, но роботы, надвигаясь со всех сторон, выбрасывают его из окна...
На почве капиталистической действительности расцвела и фантастика, рисующая будущее этаким "сытым раем" для бездушного и послушного стада. Его жизнь строго регламентирована и подчинена железной воле правящей элиты.
Эта нить тянется еще от философии Платона. Узкий круг избранных пользуется плодами труда других, верно служащих этой элите. Подобная фантастика сплошь и рядом оборачивается антикоммунизмом. Социальная почва таких фантастических мифов одна и та же: классовые, антагонистические отношения, уничтожающие человеческое в человеке.
История нашего столетия убедительно доказала, что подлинный оптимизм связан с социалистическим будущим человечества, когда техника придет на службу потребностям человека, а его духовный мир раскроется во всем своем богатстве [См.: Г. Шахназаров. Социалистическая судьба человечества. М., 1978.1]. Именно об этом повествуют произведения советских писателей-фантастов А. Толстого, А. Беляева, И. Ефремова, А. Казанцева и других. Они страстно верят в силу ума, величие и гуманность людей, освобожденных от власти капитала.
По мере развертывания научно-технической революции попытки представить себе облик будущего перестали быть достоянием только научной фантастики. К решению этой проблемы всерьез подключилось возникшее в науке направление теоретического анализа, получившее название футурологии.
Футурологическими исследованиями занялись десятки научных организаций: "Рэнд корпорейшн", Гудзоновский институт, Чикагский университет и др. (США), "Группа 1985" (Франция), "Институт проблем будущего" (Австрия) и т. д. Работы футурологов Г. Кана "Год 2000. Тема для размышлений", "Следующие 200 лет", О. Тоффлера "Шок будущего" и "Экоспазм" и т. п. выдержали десятки изданий.
В чем же причина бурного развития футурологии? Немецкий ученый О. Флехтхайм, который еще в 1943 году предложил название "футурология", не скрывал, что основная задача футурологии сводится к попыткам опровержения марксистско-ленинского анализа движущих сил, характера и направления общественного прогресса. И действительно, футурология формировалась прежде всего как форма буржуазной апологетики и пропаганды антикоммунизма. Однако развитие НТР и государственно-монополистического капитализма, необходимость использования достижений науки в управлении общественными процессами, поиск средств укрепления капитализма ради его выживания в современном мире заставили футурологов и разделяющих их взгляды и теории писателей-фантастов наряду с пропагандой заняться реальными проблемами, с которыми столкнулось человечество во второй половине XX вежа.
Взлет технического прогресса за последние два десятилетия оказался могучим и стремительным. 90 процентов ученых, которые когда-либо работали или работают на планете, оказались нашими современниками. За последние 17 лет получено больше половины результатов исследований, находящихся в распоряжении человека. Объем знаний во всей науке удваивается за 10 лет, в биологии - за 5 лет, в генетике - за 2 года, в ядерной физике и космонавтике - за 1,5 года [См.: "Проблемы мира и социализма", 1976, № 2, с. 40].
Техническая революция до основания потрясает материальные основы человеческого общества, изменяя его судьбы за одно десятилетие быстрее, чем за сотни лет прежде.
В сознании людей все более прочно утверждается мысль о безграничности возможностей науки и техники. Одновременно с беспощадной прямотой встает проблема социальных целей развития науки, проблема моральных и социальных аспектов технического прогресса. Отец французской футурологии Бертран де Жувенель поставил вопрос: "Как будто с каждым годом мы все лучше оснащены для достижения того, чего мы хотим. Но чего же, мы, в сущности, хотим?" Это вопрос не просто растерявшегося одиночки. Проблема существует, она реальна. Известный физик М. Борн писал: "Хотя я влюблен в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противоречит всей истории и традициям человеческого общества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом" [ Цит. по кн: Братья по разуму. М., "Мир", 1977, с. 13. ].
Такая глобальная постановка проблемы буржуазными учеными делает ее рыхлой и расплывчатой, лишает социально. исторической четкости.
Чего хотим "мы"? И кто это "мы"?
Еще в 1925 году Е. Замятин опубликовал антикоммунистический фантастический роман о будущем человечества, не без умысла озаглавив его "Мы". В его представлении "мы" - коллективное стадо, в котором личность растоптана и угнетена правящей элитой, захватившей контроль над современной техникой. Не ясно ли, что, если речь идет о желаниях стада, картина одна серая, убогая и безысходная. Совсем иначе, как известно, строятся желания социально-активных классов, передового общества свободы, где, говоря словами "Коммунистического манифеста", свободное развитие каждого является условием свободного развития всех.
Слова физика М. Борна невольно вызывают вопрос: что он подразумевал под "нашей цивилизацией", которая не в состоянии сжиться с ходом научно-технической революции?
"Наша" - как общепланетарная? Но такой, увы, не существует в мире, расколотом на противоположные социальные системы. Если же под "нашей цивилизацией" имеется в виду мир современного капитализма, то Борн во многом прав, ибо система отношений буржуазного общества действительно оказывается все более несостоятельной в эпоху бурного развития производительных сил под влиянием НТР.
Однако коренные преобразования, меняющие материальную базу, весь характер производительных сил в мире являются и результатом глубочайших социальных преобразований, наступивших под воздействием главного события XX века - Великой Октябрьской социалистической революции в России.
В мире буржуазных прогнозов о том, как будет жить человек в 2000 году и гораздо дальше, все более определенно пробивается несколько течений оптимизма и пессимизма. Футурологи пытаются предвидеть будущее общественного прогресса, противопоставляя его марксистскому социальному прогнозированию.
На заре создания футурологии, а время это относится к началу 50-х годов нашего века, среди буржуазных ученых царил оптимизм в отношении всемогущества науки и техники, способности технического прогресса автоматически разрешить все беды, противоречия и конфликты в странах и государствах. Широковещательная заявка такого рода содержалась в разрекламированной буржуазной пропагандой книге американского социолога У. Ростоу "Стадии экономического роста". Ростоу претендовал ни более ни менее как на "опровержение" вывода Маркса о движущих силах и стадиях исторического развития человечества. "Опровержение" сводилось к тому, будто техническая революция делает ненужной какую бы то ни было социальную революцию, а развитие техники автоматически ведет к смене форм цивилизации.
За короткое время идея "технологического детерминизма" завоевала среди буржуазных ученых массу сторонников.
Ближайшее будущее рассматривалось как простое накопление ростков настоящего в виде "индустриального общества", "технотронной эры", "постцивилизации", "постиндустриализма" и т. п. На международном симпозиуме по проблемам "постиндустриального общества" в Цюрихе в 1971 году автор этого термина американский социолог Д. Белл насчитал более десяти названий для обозначения будущего технического прогресса. Конечно, сторонники "технологического детерминизма" могут принадлежать к различным социальным группировкам, отражать позиции различных слоев современного буржуазного общества. И тем не менее общность исходной позиции ставит их в ряд футурологов-оптимистов.
Подобный футурологический оптимизм несет на себе вполне определенный социальный отпечаток, отражая надежду правящих классов на неповторимость в будущем социальных бурь и революций. Обоснование столь напрасных надежд было подготовлено идеей "технологического детерминизма":: развитие техники создает мир массового потребления и ликвидирует эксплуатацию человека капиталом. Правда, на месте эксплуатации появляются как бы новые формы угнетения, связанные с возрастанием отчуждения человека от бездумного мира техники. Об этом писал французский социолог А. Турен. Однако при этом он утверждал, что опасность отчуждения человека от созданного им "общества вещей" ликвидируется в постиндустриальном обществе, которое сохраняет исходные принципы капитализма и устанавливает "зависимое соучастие" людей. Вместе с тем Турен пророчествовал, будто в обществе "бюрократического коллективизма" [ Touraine A. La societe post-indastrielle, P, 1964. ], как он изображал социализм, отчуждение человека от техники становится всеобщим признаком нашей жизни.
В работе американского профессора социологии С. Хетцлера, написанной с позиций воинствующего антимарксизма, утверждается, что "Техника по своей сути является системой социальных и физических связей или способов взаимодействия между человеком и механизмами, с помощью которых он трудится. Техника - это социо-техничеекая энтелегия (причина существующего. - Авт.), содержащая семена своего собственного роста, которые могут в благоприятных условиях произрастать независимо от других, более поверхностных социальных и экономических факторов, с которыми их принято связывать" [ Hetzler S. Technological growth and social change. L., 1969, p. 293. ]. Технологизм авторской концепции выражен весьма откровенно: доминирующее влияние на человека, - утверждает Хетцлер, - оказывает машина, в связи с чем "понимание сущности отношений между человеком и машиной могло бы во многом способствовать созданию новых концепций, столь необходимых для теории и планирования развития [Там же, к с. ]
Говоря о решающей роли техники в социальных сдвигах, автор заявляет, будто все основные формы контроля над производством, связываемые традиционной теорией с характером собственности, на деле определяются изменением типов механизации. Поскольку же эти изменения выступают как естественный процесс развертывания научно-технического прогресса, существующие формы контроля над производством "не должны исчезать в ходе кровавой революции, а устраняться сами по себе в естественном процессе роста" [ Hetzler S. Technological growth and social change. L., 1969, p. 293. ].
Воинствующий антикоммунизм, откровенное отрицание какой бы то ни было социальной революции как способа ускорения общественного прогресса, технократизм в его наиболее метафизическом виде представлены в книге Хетцлера предельно выпукло и откровенно.
Однако широкое распространение подобных идей в начале 70-х годов отнюдь не свидетельствует об их новизне. Тезисы Белла, Фурастье и других певцов "постиндустриализма" были довольно полно изложены еще в 1954 году в работе французского социолога Ж. Эллюля "Техника. Ставка столетия", выдержавшей ряд изданий [Ellue J. La Technique. Ou e'ehieu du siecle. P., 1954. ]. Из американской литературы к работам подобного рода можно отнести книгу К. Керра, Дж. Данлопа, Ф. Харбинсон и Ч. Майерса, которые в 1954 году объединились в группу "по изучению трудовых проблем в экономическом развитии", а в 1962 году опубликовали работу "Индустриализм и индустриальный человек" [Kerr C., Dunlop J,, Harbinson F., Myers Ch. Industrialism and Indastrial. Man. L., 1962. ].
Вернувшись к своим прогнозам через 10 лет, они с удовлетворением констатировали, что их основополагающие выводы стали своего рода исходным пунктом для новейших концепций "постиндустриального общества". В опубликованном им "Постскриптуме к книге "Индустриализм и индустриальный человек" говорится: "Индустриализация является главным динамическим фактором, действие которого проявляется во всем мире... "Индустриализацией" мы называем всю совокупность отношений, которые устанавливаются между трудящимися, работодателями и обществом с целью использования нововведений современной технологии (машин, методов обслуживания). Эти отношения совершенно иные, чем те, которые преобладают в обществах, состоящих из торговцев, ремесленников, крестьян или охотников и рыбаков. Индустриализация связана с новыми формами поведения, которые оказывают влияние на людей, участвующих в процессе производства, по мере того, как они, если использовать выражение Маркса, переходят от эпохи ветряной мельницы к эпохе паровой машины и продолжают двигаться вперед к обществу, характеризуемому богатым выбором продуктов и услуг [Revie international du travaie", 1971, N 6. ].
Подобный "фетиш техницизации" оказывается как нельзя более удобным для того, чтобы уйти от анализа реальной социальной действительности капитализма и тенденций ее антагонистического развития в мир технократического социального прогнозирования, отождествить научно-техническую революцию с социальной и провозгласить на этом основании ненужность каких бы то ни было социальных революционных действий трудящихся масс. Абсолютизация техники помогает вместе с тем уйти от необходимости анализа реально существующих в условиях монополистического капитализма социальных антагонизмов путем "бегства в будущее", где вопрос о социальных антагонизмах из проблемы, требующей анализа реальности, подменяется проблемой более или менее правдоподобной прогностики. "Фетиш техницизации" позволяет совершить такую подмену как можно более незаметно, ибо вместо обсуждения вопроса о тенденциях развития под влиянием научно-технической революции данной системы отношений собственности ставит на первый план вопрос о сущности техники и происходящих внутри ее переменах.
Такой подход к вопросу о тенденциях развития капитализма, независимо от субъективных желаний авторов теорий "постиндустриального общества", широко используется в целях апологетики наиболее реакционными идеологами государственно-монополистической олигархии. Так, например, статья Д. Белла "Заметка о "постиндустриальном обществе" была напечатана в виде предисловия к книге "Год 2000-й. Основы для размышлений о следующих тридцати годах", принадлежащей перу одних из самых реакционных идеологов США, Г. Кана и А. Уинера. Сам факт, что у колыбели социальных прогнозов государственно-монополистической олигархии стоит Г. Кан, весьма показателен. Было время, когда Г. Кан, которого называют "человеком немыслимых мыслей", призывал к уничтожению социализма с помощью атомной бомбы.
Именно он в конце 50-х годов посеял в умах людей страх и уныние своим сценарием атомной войны, бросил в обращение такие символичные слова гибели, как "эскалация", "мегасмерть" и т. п. С конца 60-х годов Г. Кан переквалифицировался в футуролога, предрекающего счастливый финал XX столетия и первых столетий следующего тысячелетия: несмотря на бурный рост населения, достижения науки и техники вынудят все страны мира взбираться вверх по лестнице индустриального прогресса, обеспечивая людям не только "возможность прокормиться на земле", но и процветание, связанное с изобилием. Другие теоретики, 3. Бжезинский например, процветание грядущего "технотронного века" на обозримую перспективу оставляют уделом пока что только Соединенных Штатов Америки.
Г. Кан пытается утешить весь мир обещанием развития под действием индустриализации и многофакторных тенденций гуманистических, гедонистских, эмпирических, секулярных и иных культур. В 1976 году совместно с У. Брауном и Л. Мартелом Г. Кан опубликовал работу "Следующие 200 лет. Сценарий для Америки и всего мира". В качестве глобального перехода человечества от одной эпохи к другой ими берется 400-летний период, протянувшийся на 200 лет назад и на 200 лет вперед. 200 лет назад люди были немногочисленны и бедны. Через 200 лет они станут многочисленны, богаты и будут контролировать силы природы. В контроле, а не в счастье смысл прогресса, утверждает Г. Кан, ибо человек отличается от свиньи не тем, что он счастливее свиньи, а тем, что он в большей мере контролирует свое окружение. Этот 400-летний период не менее драматичен, чем предшествующие ему 10 тысяч лет. Драматизм будущего связан с появлением новой техники и резкими переменами в основах жизни людей. Так было положено начало попыткам осознать те перемены, которые несет человеку развитие НТР. Этот анализ развертывается в различных направлениях. Наиболее распространенное из них связано с опорой на технические идеи, возникающие с развитием точных и фундаментальных наук, которые экстраполируются в будущее.
Таков путь оптимистической футурологии, на этой базе заложены фундаменты значительной ча.сти современной буржуазной научной фантастики. Социальные системы, общественный строй будущего человечества рассматриваются в ней как пассивное отражение требований технического прогресса.
Не случайно решающие общественные идеи о типе собственности на "технику", об отношениях между социальными группами по поводу этой собственности, о характере экономического развития не находят места в большинстве фантастических произведений буржуазных писателей и всячески извращаются буржуазными футурологами.
Например, Г. Кан рисует мир следующих двухсот лет как время становления постиндустриальных экономик повсюду и появления супериндустриальных экономик в развитых странах. Путь к постиндустриальной экономике Кан видит в самом техническом прогрессе, экономическом развитии и тривиальной легкости производства продуктов жизненной необходимости. Супериндустриальные общества опираются на гигантские промышленные предприятия, ставшие чрезвычайно мощным фактором, оказывающим воздействие как на окружающую физическую среду, так и на социальную [ Kahn H., Brown W., Martel L.. The next 200 Years, N-Y, 1976, p. 1. ]. Проблема собственности и классов перестает иметь какое бы то ни было значение, так как все кругом богаты и обладают возможностями неограниченного досуга. Симптомом исчезновения собственности провозглашается смещение центров собственности и власти в современных крупных корпорациях, когда фундаментом власти вместо собственности становится квалификация, знание и управление. Эту реакционную идею упорно пытаются обосновать многие защитники и реставраторы современного капитализма.
Технологическая футурология, обещающая капитализму, несмотря на возможные модификации, развитие и вечность, идет в русле общего антисоциалистического течения.
Прямое выступление против научной революционной теории Маркса - Ленина о путях уничтожения частной собственности и обобществления производства на деле как единственной основы подлинного социального прогресса сплошь и рядом маскируется ложной ссылкой на утопизм подобных идей, уходящих к иллюзиям Т. Мора, Т. Кампакеллы и других утопистов позднего средневековья.
Подобные ссылки ложны вдвойне. Теория научного коммунизма основана не на утопических вымыслах, а на анализе объективных законов общественного развития, свидетельствующих об исторической неизбежности смены отживающего капитализма новым, социалистическим обществом. Во-вторых, несмотря на утопичность, Т. Мор и Т. Кампанелла инстинктивно чувствовали противоречия грядущего капитализма, его античеловечность и пытались заглянуть через века в будущее социалистического завтра. Тем самым идеи ранних утопистов лежали не вовне, а в русле прогрессивных идей.
Т. Мор, выдающийся английский философ и мыслитель, лорд-канцлер, сложивший голову на эшафоте, в своей "Утопии" дал не только глубокий анализ современного ему общества, но и высказал величайшую идею о том, что главная причина нищеты и бесправия - господство частной собственности.
Т. Кампанелла, обучавшийся в монастырях Италии, подготовивший восстание, двадцать семь лет просидевший в каменных казематах, оказался несломленным. Он увидел свой "Город Солнца" без паразитизма, гнета и праздности богачей, без частной собственности - первопричины всех зол, Город Солнца на острове Тапробане, где царят сельские общины, для которых ремесло имеет второстепенное значение, а торговля допускается лишь у городских ворот. Возражая Аристотелю, Кампанелла объявлял, что с отрешением от собственности у людей останется только любовь к общине.
Благородство этих антисобственнических идей заключено в примитивно регламентированной ячейке утопического будущего, далекой от реального хода исторического развития.
Регламентация всех условий будущего социализма, как оторванная от жизни иллюзия, характерна и для великих социалистов-утопистов.
В отличие от утопического социализма марксизм определяет глобальные тенденции и направления общественного прогресса и предупреждает против нелепых и утопичных попыток конструирования вариантов будущего. Эта принципиальная позиция, как правило, замалчивается. Марксизму подчас, приписываются нелепицы, не имеющие с ним ничего общего.
Антисоциализм сплошь и рядом прячется в покровы непредсказуемости будущего. Так, говоря о природе социального прогнозирования, известный французский социолог Р. Арон завершил свою книгу "Разочарование в прогрессе. Диалектика современного общества" следующим выводом: "...Люди никогда не знали истории, которую они творили, и нет причин полагать, что они знают ее сейчас. Хорошо, что теперь больше размышляют о будущем, а не рассматривают его как нечто предопределенное. Такой характер мышления должен быть связан с призывом к действию, основанному на понимании пределов нашего знания не в меньшей мере, чем на самосознании. Ни один технический эксперт не может создать общество будущего. Его создание - дело всего человечества, каким же это общество будет - предсказать невозможно" [Aron R. Progress and disillusion. The dialecties of modern society. N-Y, 1968, p. 221].
Несмотря на "невозможность предсказания", Арон категорически отвергает "советскую модель социализма". Эта модель, как заявил он, не может быть одним из вариантов будущего, ибо она развилась на старой технической базе, до НТР, и носит отпечаток предыдущей формы индустриализации. При этом Арон, конечно же, не желает замечать очевидных достижений стран социализма и пытается их отлучением от "постиндустриализма" обойти молчанием всемирное, интернациональное значение строительства нового мира. Главным пороком "советской модели" Р. Арон провозглашает создание общества на базе государственной коллективной формы собственности.
Нападки на общественную природу реального социализма, ложное изображение коллективизма как формы господства элиты - вот основной штамп технократических футурологов и авторов технологических фантазий, кичащихся своей приверженностью научному мышлению.
Этот исходный штамп дает широкий спектр антикоммунистических прогнозов - от либеральных, в духе социал-демократической модели "демократического", "гуманного", "рыночного" и т. п. социализма до реакционных, злобно-антикоммунистических фантазий о коллективизме как мире нищеты, грубой уравниловки, презрения к личности. Что за дело авторам этих ужасов до того, что рисуемые ими картины отражают идеалы и практику казарменного, грубоуравнительного коммунизма. А ведь известно, с каким беспощадным сарказмом разоблачал К. Маркс незрелую природу "грубого коммунизма", который призывал к уравнению частной собственности и всеобщему равенству заработной платы. "Этот коммунизм, - писал К. Маркс, - отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает - по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности - зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него - определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной.., простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее" [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 42, с. 114-115. ].
На ужасах уравнительного коллективизма уже достаточно заработали, и не только известность, многие футурологи и фантасты - П. Сорокин и Д. Белл, В. Зомбарт и Р. Арон, Е. Замятин, О. Хаксли, Д. Оруэлл и т. д.
Боязнь социальных перемен, неумение разобраться в ходе общественного прогресса породили так называемую антиутопию, хотя корни ее можно обнаружить уже в XVIII веке.
Антиутопия декларирует идею об ужасах механизированного мира, погубившего искусство, нравственность, духовное начало человека, видит в техническом прогрессе XX века только его теневые стороны.
Наступление технической эры в конце прошлого столетия ознаменовалось своеобразным символом-стальной Эйфелевой башней. Сейчас, в конце двадцатого столетия, совсем непросто ответить на вопрос, что послужит таким символом для грядущего XXI века. Но, думается, наш Юрий Гагарин наиболее ярко олицетворяет поистине гигантский социальный и научнотехнический скачок, совершенный человечеством в XX веке.
Для антиутопии технический прогресс однозначно бездуховен, ибо ведет к уравнительному коллективизму и гибелен для человека, а значит, безразлично, что послужит символом его будущего развития: зловещий атомный гриб или величественная инженерная конструкция через Берингов пролив, Если атомный взрыв уничтожит все живое, то господство техники поработит человека, уничтожив интеллект, нравственность, духовность. В этом плане всякая антиутопия мрачно пессимистична и безысходна. Антиутопия может точно и довольно образно показывать опасности настоящего, но полностью отказывается от поисков выхода, спасения и расцвета цивилизации. Историческая статичность антиутопизма объективно делает его представителей противниками социализма или людьми, не верящими в неизбежность социалистического обновления человеческого бытия.
Уже в 1909 году, когда идеи научного социализма все теснее сплетались с революционным рабочим движением, Эд. Морган Форстер в рассказе "Машина остановилась" описал мрачный мир порабощения человека машиной. Люди, поддавшись на уловку легкой жизни, оказались глубоко под землей под опекой машины, потеряли всякие стимулы к борьбе, творчеству, прогрессу, оказались беспомощными и погибли, когда машина вдруг остановилась. Рост противоречия между техникой и человеком - тема, обыгранная многими известными современными фантастами, такими, как Р. Брэдбери, К. Воннегут, К. Саймак и другими. В середине XX века эта тема используется апологетами буржуазии не просто для описания неверия в социальный прогресс, но и получает прямое антисоциалистическое звучание. С ее помощью некоторые буржуазные ученые и писатели-фантасты пытаются скомпрометировать установки социализма на материальный прогресс как необходимую основу расцвета человеческой личности, объявляя машинный прогресс дорогой в никуда. Под маской нелицеприятной критики настоящего огонь антиутопистов в значительной мере сосредоточивается на реально развивающемся социализме. Например, в "Новом прекрасном мире" О. Хаксли (1931 г.) изображается мир презрения к культуре, мир кастовости, унификации человека, мир, подтверждающий якобы бессмысленность борьбы за лучший общественный идеал.
Э. Блэр, известный под псевдонимом Джордж О...
