Счастлив по собственному желанию. 12 шагов к душевному здоровью

Два эти рассказа капнули как слезинки из глаз, потому что я их не закрываю на совершающееся вокруг. Одна из левого, а другая из правого. Какое там полушарие мозга ответственно за какой из глаз? Наверное, это не так и важно в том случае, когда они реагируют одинаково. И если МЯТЕЖ АДМИРАЛА мог быть и не совсем тем, чем он показался обществу, то чем-то иным, чем видится, вдруг может оказаться и НЕЙРОСЕТЬ.

Многие опасности подстерегают исследователей пещер. Есть среди них и такая, в которую спелеологи отказываются верить. Самая смертоносная. В ее существовании удалось убедиться лишь одному из исследователей. Сведения о ней содержат его ДВА ПИСЬМА ДОРОГОМУ ДРУГУ.

Эту книгу можно рассматривать как продолжение опубликованного год назад сборника «Катрены. Дневник поэта с 1981 по 2022 годы». Надеюсь, что сумел сохранить и развить достоинства, отмеченные читателями: богатство внутренней рифмы плюс непосредственность – ведь четверостишие представляет собой мгновенную, почти непроизвольную даже реакцию поэта на какое-либо событие мира внешнего (или внутреннего). А иногда удается вдруг передать озарение такое катреном, какое не надеялся вовсе и прозой высказать!

Каюсь, раньше не считал катрены жанром серьезным. Но перечитал однажды собственные свои, записанные с 1981 и по 2022 годы. Ого, получилась прямо какая-то… поэма длиною в жизнь! Почти, потому что, как сказано в одной старой песне, «а жизнь еще длинней». Но точно уж они являют собою ДНЕВНИК ПОЭТА: жизненное саморазвертывание души, запечатленное (правда, в обратном порядке) четверостишиями. Возможно, и не мне лишь одному интересное…

История христианского подвига. Поединок святого Георгия со змием: духовный план.

– Диктатор, я верю в Сына!

Немыслимые слова эти, сказанные обычным голосом, разнеслись, повторенные эхом пустынно-роскошных зал… и по себе оставили они звонкой, напряженной тишину меж скошенными столпами солнца.

Диоклетиан догадывался о чем-то подобном, хотя и не умел знать. Оно ведь было оно иным – посреди выражений ползучей злобы, разъевшего до костей страха, единовластного и тупого амока – как будто бы светящееся лицо Георгия.

Такие попадались у странников, повидавших земли, и сделавшихся, подобно птицам и ветру, далекими от всего. Бывало – и у старых солдат, которые заглянули не раз в белесый и острый, как пламя, зрачок Медузы. И, разумеется, такими были лики у ближних – последователей Распятого, которых диктатор жег. Или, как почиталось оно изысканнее, посылал их в Амфитеатр. Где одни, разгневанные солнцем и голодом, звери – терзали их… а другие, смеющиеся с высоких ступеней выщербленного камня – видели.

Диоклетиан снисходил и сам до присутствия на кровавых играх. И это располагало к нему народ. Вероятно, плебеям было приятно чувствовать, что в определенном смысле и он, «божественный», представляет собой плоть от плоти развеселой римской толпы. Едва ли было известно…